стремиться как-то выразить это переживание «в единстве с миром в любви и наслаждении».
Благодаря эстетической окрашенности, его взгляд на мир, как предполагает Маркузе, будет
подобен взгляду
* Чжуан Цзы // Мудрецы Китая. — С. 280.
** N.O.Brown, Life Against Death: The Psychoanalytical Meaning of History, Wesleyan University, 1959, с
46.
171
«жреца, глашатая богов» Орфея, покоряющего и человека, и зверя очарованием и волшебством
игры на кифаре. Это позиция человека искусства в самом широком смысле этого слова, отличная
от позиции проповедника или политика. Поэтому в системе ценностей цивилизации,
ориентированной только на выживание, художнику нет места. Ему отведена роль шута,
развлекающего нас во время работы. Как странствующий менестрель, актер, клоун или поэт, он
может проникнуть всюду, потому что никто не принимает его всерьез. «Его язык, — говорит
Маркузе, — песня, и его работа —игра».
Однако тоталитарные режимы знают, как опасен художник. Вернее, они инстинктивно
понимают, что искусство — это средство пропаганды, а значит искусство, не поддерживающее
режим, — враждебно ему. Они интуитивно чувствуют, что художник — не безобидный чудак, а
тот, кто под маской непричастности создает и раскрывает новую реальность. И чтобы не быть
разодранным на куски, как мифологический Орфей, он должен играть свою контригру, искусно
скрывая ее, как это делают даосские или дзэнские мастерадзюдо.Он должен быть «всем для
всех», поскольку — как свидетельствует история дзэна — для освобождения можно использовать
все что угодно: изготовление горшков, дизайн, искусство букета, строительство домов,
приготовление чая и даже искусство владения мечом, — не объявляя себя психотерапевтом или
гуру.Художник является таковым не только потому, что делает все эти вещи искусно, но в первую
очередь потому, чтоиграетв это. На выразительном языке джаза говорится: артист — это «тема».
Что бы он ни делал, он танцует это — как негр, чистильщик обуви, за своей работой. Он свингует.
Не случайно в этой связи вспоминают об американских неграх, их музыке и их языке. Они
сохраняют следы истинно эротической культуры, и скорее именно это, а не цвет кожи и черты
лица, вызывает негодование представителей англосаксонской субкультуры. Удивительно слушать
негритянского проповедника и наблюдать религиозное собрание, превращающее наименее
привлекательную «южную» разновидность евангелизма в джазовый танец. Как нечто
исключительное воспринимал Якоб Бёме то, что «не люди ближе к пониманию языка чувств, а
птицы в небе и звери
172
в лесу, которые понимают его соответственно своему виду. Таким образом, человеку позволено
отражать то, чего он лишен и что он обретет вновь во втором рождении. Ведь на языке чувств
говорят друг с другом все духи, им не нужен другой язык, поскольку это язык природы».*
Я не идеализирую негра, поскольку, в силу обстоятельств, его культура — всего лишь
бледная тень того, что я пытаюсь описать, и она выживает вопреки крайней бедности и убожеству.
Я полагаю, стоит отказаться от серьезного отношения к универсуму и к человеческой жизни, от их