знаете. Вы - язычник и будете вечно жариться в адском пламени.
Его слова прозвучали так, будто он сказал их для себя, а не для меня: так тихо, что я едва ли
расслышал его.
- Не буду до тех пор, пока повинуюсь законам неба, - сказал он.
Он забрался в свой маленький матерчатый аэроплан и завел двигатель.
- Вы уверены, что не желаете прокатиться вверх? - крикнул он.
Я не удостоил его ответом, и он поднялся в воздух сам.
Так слушайте же меня, вы, летающие люди, которые говорят о своем знании неба и о своих
законах аэродинамики. Если вы говорите, что небо - это Бог, вы оскверняете тайну, навлекаете на
себя проклятие, и молния поразит вас и все другие бедствия будут преследовать вас за ваше
святотатство. Спуститесь же с неба, придите в себя и никогда больше не требуйте, чтобы мы
приходили к вам в воскресенье в середине дня.
Воскресенье - это день богослужения. Не забывайте об этом.
Говорят, нам отведено десять секунд
на то, чтобы вспомнить поутру ночные сны. Тьма, закрыты глаза, заметки на память,
обрывки и тени - поймать, обнаружить - похоже, жив, - уловить - что спящий сообщил бы тому себе,
который проснулся вполне.
Магнитофон - я пытался - этакая маленькая штучка на батарейке рядом с подушкой -
втолковать ей свой сон мгновенно, едва проснувшись. Не вышло. В течение нескольких секунд я
помнил, что происходило ночью. Но понять впоследствии значение воспроизводимых с ленты звуков
- увы. Какой-то странный голос, надтреснутый и глухой - он подобен скрипу некоей древней
таинственной двери, словно сон есть не сон, а сама смерть.
Ручка с бумагой работали несколько лучше, и когда строки, наконец, перестали нечитаемо
наползать друг на друга, мне удалось узнать кое-что о путешествиях той части меня, которая никогда
не спит. Бесконечность горных цепей в стране сновидений, полеты во множестве, и множество школ,
и океанов, бьющихся у стен высоченных утесов, все время - странная.! k$%--. abl и урывками -
редкое мгновение то ли из прошлой жизни, то ли из того, чему предстоит еще быть.
Довольно скоро я заметил, что дни мои - те же самые сны, и точно так же они скрываются в
глубинах забвения. Безвозвратно утерянные события прошлой среды, и даже прошедшей субботы -
столкнувшись с этим, я начал вести записи дней, подобно тому, как перед этим фиксировал ночи, и
довольно долго меня преследовало опасение: а вдруг я позабыл уже почти всю свою жизнь?
Когда же у меня набралось несколько коробок записей, и лучшие из них - мои самые
любимые рассказы - были собраны вместе, чтобы составить эту книгу, я обнаружил: забыто, в
общем-то, не столь уж многое. Ибо что бы ни случалось - тяжелые времена или времена радостные,
какие бы фантазии ни приходили мне на ум в полете - я записывал все, заполняя рассказами и
заметками страницы летного журнала. Их набралось несколько сотен - этих страниц. Купив первую в
своей жизни пишущую машинку, я пообещал самому себе: никогда не писать о том, до чего мне нет
дела. Ни о чем, что не изменило бы каким-то образом мою жизнь. Приятно - мне почти полностью
удалось это обещание исполнить.